Правила жизни сэра Томаса Шона Коннери

Британский актёр и продюсер. Умер 31 октября 2020 года в возрасте 90 лет.

Где меня хоронить?! Да я вообще еще не уверен, что умру.

К тринадцати годам я знал про жизнь все, что мне нужно.

Моя жизнь — это смесь случайностей и удач. Когда началась война, мне было девять. Мы жили в полной нищете в Эдинбурге. Я начал работать в двенадцать, а через год бросил школу. Едва ли можно сказать, что я получил какое-то образование. Я до всего доходил своим умом. Вот почему я чувствую себя маленьким мальчиком в обществе интеллектуалов.

Когда родился мой брат Нил, он занял мое место в комоде, а меня переселили на кушетку. Мой отец был работягой, он приносил домой два доллара в неделю.

Меня по‑прежнему вштыривает ванна. Каждый раз, когда я оказываюсь в гостинице Grosvenor House в Лондоне, я принимаю ванну — настоящую. Понимаете, о чем я? Ванна — это нечто особенное. Когда я рос в Эдинбурге, у нас была всего одна ванна на всю улицу, в пивоварне.

Первый прорыв у меня случился в пять лет. Но мне понадобилось семьдесят лет, чтобы это осознать. Понимаете, я тогда научился читать.

Моя самая ужасная работа? Полировщик гробов. У меня не очень получалось.

Когда мне было двадцать с небольшим, со мной случилась необыкновенная штука. Я познакомился с одним американцем, Робертом Хендерсоном, мы с ним вместе играли в театре. Он дал мне список книг: Джордж Бернард Шоу, «Работа актера над собой» и «Моя жизнь в искусстве» Станиславского, весь Томас Вулф, весь Оскар Уайльд, весь Ибсен, «В поисках утраченного времени» Пруста, «Улисс» и «Поминки по Финнегану» Джойса. Эти первые книги шли невероятно трудно, но рано или поздно они к тебе продираются. К тому же у меня под рукой был толковый словарь.

Я не читал Толкина и ни черта не понял, когда мне прислали сценарий (Коннери был кандидатом на роль Гэндальфа. — Esquire). Хоббиты какие-то. Или боббиты?

Я всегда хотел быть стариком с хорошим лицом — как Хичкок или Пикассо.

Кажется, я превратился в такого старика, который все время всех учит и наставляет. Это, конечно, довольно лестно, но не думаю, что я на самом деле таков. Мне хотелось бы думать, что кое-что за все эти годы я узнал. Но из тех ошибок, которые я продолжаю совершать, следует, что я мало чему научился.

Я никогда не ворчу. Я безмерно уважаю всех, кто делает свое дело профессионально, будь то плотник, светотехник или помощник режиссера с хлопушкой. Всякий, кто со мной работал, это подтвердит. Проблемы у меня возникают только с теми дебилами, которые создают проблем больше, чем решают.

Между мной и Бондом есть одно важное отличие. Он умеет решать проблемы.

Броснан — хороший выбор. А вот Далтон с ролью так и не справился. Он очень серьезно промахнулся: человек, который играет Бонда, должен быть опасным. Без этого чувства постоянной угрозы невозможно быть крутым.

Однажды я шел к себе наверх и вдруг услышал из соседней комнаты собственный голос. Оказалось, что мои внуки смотрели «Голдфингера». Я сел и стал смотреть вместе с ними. Было довольно интересно. В фильме есть определенное изящество и размеренность — совершенно не хочется перескакивать с одной сцены на другую. Хотя, конечно, многое я бы исправил.

Если бы людям не нравилось то, что я делаю, я бы сейчас был разносчиком молока. И я никогда об этом не забываю.

Безмолвный жест может в одно мгновение сообщить больше, чем минута диалога. В отличие от большинства актеров, которые не любят, когда режиссер выкидывает их реплики, я сам кромсаю свои изо всех сил. Когда Стивен Спилберг принял девять из десяти моих идей, как заменить диалог на визуальное взаимодействие в «Последнем крестовом походе», это был лучший в мире комплимент.

Мне всегда говорили, что я слишком высокий или слишком низкий, слишком шотландский или слишком ирландский, слишком молодой или слишком старый.

Я не англичанин. Никогда им не был и становиться не собираюсь. Я шотландец.

Французов не переспоришь.

С женой я познакомился за игрой в гольф. Она француженка и тогда не говорила по‑английски, а я не говорил по‑французски, так что особых шансов утомить друг друга беседой у нас не было. Вот почему мы очень быстро поженились.

Мама никогда особо не обнимала и не целовала меня. Никогда бы не подумал, что это может иметь какие-то серьезные последствия в жизни. А ведь это многое объясняет, разве нет?

Я люблю женщин. Не понимаю, но люблю.

Вы можете мне объяснить, откуда у женщин эта одержимость обувью? Много лет назад мне дали несколько пар на съемках одного фильма — так я их до сих пор ношу.

Кажется, единственная кинокомпания, на которую я не подавал в суд, — это Paramount. Все они ворье.

Меня поимели больше раз, чем портовую шлюху. Я дважды ловил за руку ребят, которые мухлевали с моими деньгами, — приходилось тащить их в суд и банкротить. Меня возмущает такое предательство и несправедливость. Ненавижу несправедливость.

Пропасть между людьми, которые могут снимать кино, и людьми, которые на это совершенно не способны, растет уже много лет. Слишком многие люди попросту боятся сказать: я не знаю. Они быстро окунаются, так же быстро выныривают, но совершенно не представляют себе, что делают.

«Лига выдающихся джентльменов» — это просто кошмар. Режиссеру нельзя было давать 185 миллионов долларов.

Говорят, если запретить ношение оружия, даже мелкокалиберки, мы лишим тысячи людей вполне невинного развлечения. Я вот только одно не могу понять: это развлечение лучше или хуже, чем наблюдать, как растет твой ребенок?

Я пару раз курил траву, и все тут. Никогда не стал бы ничего колоть. Я слишком люблю выпить. Иногда могу продержаться недели две и даже больше, но после этого с удвоенным усердием принимаюсь за старое.

Волос я лишился рано, и это сильно упростило мне жизнь. У меня не было всех этих проблем переходного возраста. Я всегда играл тех, кто постарше — например, отца Харрисона Форда и отца Дастина Хоффмана.

Честное слово, я совершенно не задумывался о своем возрасте, пока не пошел как-то к врачу на медосмотр. Он сказал, что у меня сердце молодого человека: «А ведь вам уже сорок!»

Я не мистер Милашка. Но я и не прикидываюсь мистером Милашкой.

Текст: Esquire